n-a-lebedeva.okis.ru

 

Н. А. Лебедева

 

АДЖИНАУР

 

(ПУТЕШЕСТВИЕ К ИСЧЕЗНУВШИМ БЕРЕГАМ)

 

 

Почему Аджинаур?

 

За тридцать лет экспедиций по разнообразным местностям России, от берегов Японского моря до берегов Днепра было, конечно повидано и изучено немало, написаны горы отчетов, составлены геологические карты, опубликованы книги, статьи. Но все это имеет интерес исключительно для специалистов-геологов. Однако хочется рассказать о чем-то просто людям. Ведь помимо геологии, многое испытанное в этих путешествиях осталось как бы «за кадром». Не напишешь в отчете, как прекрасны горы и леса, где пришлось работать, как своеобразен кочевой быт, стоянки и ночлеги на берегу моря, у реки, в лесной полоске. Не опишешь и людей, с которыми довелось работать, встречаться в пути, иногда на один день, на час.

Обо всем этом особенно захотелось вспомнить и написать, когда безвременно «пришлось» уйти на пенсию, когда как будто бы остановили на бегу, на самом интересном месте. Этим местом и был Аджинаур, где я работала последние восемь лет и получила, пожалуй, самые интересные результаты. Задуманная книга была написана быстро, с азартом. Не умея печатать, я все же ее перепечатала, да еще одной левой рукой (правая была сломана) – до сих пор этим горжусь. Рукопись моя была благосклонно принята в издательстве, но … случилась перестройка, издательство исчезло.

Но вот захотелось еще раз вспомнить экспедиции, друзей, знакомые места, Аджинаур особенно. Почему? Потому, вероятно, что там удалось сделать много интересного, но более всего потому, что гораздо больше осталось неразгаданного. И еще хотелось бы (не знаю, удалось ли) написать интересно и простым языком о делах научных, попытаться объяснить, чем замечателен Аджинаур. Я и сейчас поехала бы туда с радостью, но время мое ушло.

 

 

 

ПУТЕШЕСТВИЕ К ИСЧЕЗНУВШИМ БЕРЕГАМ

 

 

Лабиринт глубоких, сухих оврагов, разделенных острыми скалистыми гребешками. Ни почвы, ни травы – голый каменный мир. Сушь, жара, раскаленный воздух дрожит и струится, как над нагретой сковородкой. Все живое – черепахи, змеи, фаланги, жуки – все зарылись в землю, уползли в норы, в трещины скал, в развалы камней. Здесь яростное летнее солнце, весенние ливни и грязекаменные сели почти нацело содрали плоть и кожу земли, обнажили, отпрепарировали в тончайших деталях ее недра, скелет. Словом, образовалось то, что называют бедлендом – дурными землями.

Только кое-где, на остатках несъеденного оврагами плато, в котловинах сохранились тощие почвы, поросшие реденькой низкорослой полынью, чабрецом, степными злаками, колючками. Лишь ненадолго, ранней весной, эти степные острова покрываются эфемерным зеленым ковром трав, красными маками, тюльпанами, низкорослыми ирисами. Тогда здесь творится особенная, быстротечная жизнь. Среди трав и цветов бесшумно скользят ужи и гадюки, стучат друг об друга панцирями черепахи, соревнуясь в брачных турнирах, взлетают и звенят в небе бесчисленные жаворонки. Но скоро, очень скоро солнце загоняет всех под землю, и только после заката в степи возобновится тихая, ночная жизнь – шорохи, поскребывания, посвистывания …

Если взобраться на какую-нибудь высотку, то увидишь – далеко-далеко, на запад и на восток уходит в сизую дымку эта страна оврагов, невысоких гряд и холмов, похожая на застывшее каменное море. Это и есть Аджинаур.

На двести с лишним километров протягивается он с запада на восток по самой оси, по середине гигантской Куринской низменности, разделяющей Большой и Малый Кавказ, как если бы дно глубокого корыта покоробилось и вдоль по нему прошла бы длинная складка, разбитая трещинами на впадины и бугорки. В очень ясную погоду, утром с такого бугорка можно увидеть далеко на севере гряду белых или розоватых облаков. Это снеговые цепи Большого Кавказа. На юге можно разглядеть луговые гребни Малого Кавказа (Антикавказа).

Каменная волна Большого Кавказа двинулась на юг – к Малому, и на дне разделяющей их впадины получилась морщина – Аджинаур. Реки Кура и Алазань оказались отжатыми к горам. Аджинаур зарождается восточнее Тбилиси. Здесь горные отроги Большого Кавказа кулисообразно отклоняются на восток и, понижаясь, расплываются в полосе низкогорий Ширакской степи. Это можно считать началом Аджинаура. Разные его участки носят разные имена-степи – Ширакская степь, Эльдарская степь, Аджинаурская степь, но все вместе – Аджинаур.

 

Его увалы и гряды, разделенные степными котловинами, к востоку, в сторону Каспия постепенно понижаются от полутора километров до нескольких сотен метров, затем, восточнее прорыва Алазани к Куре начинают разбиваться на цепочки холмов и, наконец, тонут в наносах Кура-Араксинской низменности. Когда из цветущих долин Алазани и Куры, полных садов, виноградников, воды попадаешь в Аджинаур, то кажется – это другой, очень далекий мир. Но он рядом, совсем близко. От небольшого азербайджанского городка Акстафы надо спуститься в долину, к мосту через быструю и мутную Куру, переправиться на ее левый берег. Отсюда степная извилистая дорожка приведет вас на полупустынное плато, изъеденное по краям глубочайшими оврагами.

 

Тот день обещал стать особенно жарким. Солнце, едва показавшись над горизонтом, уже набирало силу. Маленький отряд геологов из четырех человек (шофер автофургона, два мальчика-коллектора и начальник отряда) расположился на краю полынного плато, над обрывом глубокого оврага Аджидере. Его верховья брали начало на склонах невысокой горки Кушкуна. У ее подножья стояло небольшое глинобитное строеньице, около которого сбилась в кучу отара овец и суетились несколько пастухов в лохматых шапках. Они что-то делали там с овцами, загоняли их в то строеньице, потом выгоняли обратно. Оттуда шел волнами резкий, отвратительный запах, а по дну оврага медленно тек странный, неведомо откуда взявшийся ручеек, тоже вонючий.

 

Геологи волновались – они ждали гостей. Решили идти к пастухам, выяснять отношения. Оказалось, что пастухи купают здесь своих больных запаршивевших овец в растворе креозота, а затем сливают его в овраг. Что тут скажешь? Пришлось все же как-то доступно объяснить, что, мол, ждем сюда, в овраг важных гостей, в том числе, иностранцев, что от креозота им будет плохо, что может быть, приедет высокое начальство из Баку… Эх, неубедительно все это звучало, и даже нелепо. В овраг? Иностранцы? Пастухи, выслушав, молчали. Потом отошли тихо, стали быстро и непонятно говорить о чем-то друг с другом. Еще помолчали. Потом старик-пастух в рыжей папахе подошел ко мне и сказал: «Сестра, один день не будем купать. Завтра – будем. Овечки больные, кушать здесь нечего». Помолчав, он добавил: «Иностранцы, говоришь? Ну, иностранцы, может быть, и приедут, а из Баку никто сюда не приедет». На том и решили. Вот это люди! Как гора с плеч свалилась. Через какое-то время ручей в овраге иссяк. Но запах остался!

Однако пора было ехать к мосту через Куру, встречать гостей. Предстоял непростой день, да и гости наши были непростые. Триста человек, участников Международного геологического коллоквиума 1972 года ехали сюда со всего света: из Италии, Испании, Франции, Германии, Англии, Ирландии, Америки, даже из Австралии. Да еще ожидались корифеи русской геологии – Громов, Москвитин, Горецкий, так что было из-за чего волноваться.

Но все у нас было уже загодя подготовлено к этому «нашествию иноплеменных». По всему оврагу, сверху до низу, в нужных местах были расставлены вешки и развешаны пояснительные геологические схемы и плакаты, сделаны расчистки. Часть плакатов мы решили наколоть прямо на грудь мальчиков-коллекторов, и получились передвижные иллюстрации к разрезам. Это была неплохая идея. Она вполне оправдала себя и им ела большой успех. На походном столике были разложены экспонаты, нужные для демонстрации.

Оставив мальчиков в лагере, мы поехали встречать гостей, остановились на берегу Куры, на поляне, в тени огромных серебристых тополей и стали ждать. Солнце уже начало припекать, и казалось, что мы ждем уже давно. Но вот далеко, на правом берегу Куры из-за холма появился первый автобус, за ним – длинная колонна голубых «Икарусов», а за ними – череда мелких машин. Колонна приблизилась к мосту и остановилась около часовых, вышедших из будки. Здесь случилась короткая заминка: часовые почему-то не хотели пропускать через мост машины с грузинскими номерами. Вспыхнула по-южному громкая перепалка, казалось, вот-вот передерутся. Но ничего не произошло, грузин пропустили, наша машина пристроилась во главе колонны, и все тронулись верх, на левый берег Куры, в Аджинаур.

 

 На подъезде к нашему лагерю череда автобусов, один за другим, медленно разворачиваясь, наконец остановилась на самом краю оврага. Из девяти «Икарусов» и из машин вывалилась пестрая, шумная толпа людей. В тишине утра зазвучали громкие разноязычные голоса. А еще застучали топоры, и неподалеку очень быстро были сколочены небольшие будочки-скворешники – «удобства» для иностранцев. В этом пустынном месте, среди множества оврагов и овражков эти будочки вызывали удивление. Всю эту странную суматоху издали, но тихо продвигаясь вперед, наблюдали пастухи. Что они думали? Видимо, гадали – что же нашли эти чужие люди здесь, в этом голом овраге? Золото? Нефть? Но так или иначе, мне было приятно сознавать, что на  этот раз пастухов не обманули: гости все же приехали, овечки не зря мучаются.

 

Наконец, толпу приехавших удалось угомонить и повести к началу осмотра, где стоял походный столик с экспонатами. Кстати, двое из пастухов, старик в рыжей папахе и молодой парень, незаметно тронулись следом. Здесь, на небольшой площадке, рядом со столиком стояли мальчики-коллекторы, увешанные плакатами. Экскурсанты амфитеатром разместились вокруг столика и затихли, зато грянул залп затворов фото- и киноаппаратов. На столике лежала небольшая кучка ископаемых окаменелостей – рога, черепа, разнообразные раковины. Выделялись три больших предмета, подобные ребристым кирпичам. Это были зубы очень древнего и очень крупного слона. Неподалеку из склона горы торчал конец его чудовищного бивня и части черепа. Видимо там, в глубине горы, покоился и весь его остов.

Забегая несколько вперед, скажу, что найденный здесь нами слон был особо важной руководящей персоной ископаемого мира. Название в научном мире он имел такое – слон Громова (Arhidiskodont Gromovy), по имени палеонтолога, описавшего этот вид. Мы еще вернемся к этому слону и к другим здешним животным, но сейчас запомним, что лежал он внутри морских слоев с ракушками морских моллюсков. Лиловато-шоколадная глина, в которой залегали останки этого важного слона, была переполнена растительными остатками – отпечатками листьев, стеблей и корней.

 

Наконец пришлось начинать вступительную беседу. К сожалению, голос у меня тихий, зато замечательно четко и громко зазвучал, перемежая мои пояснения, голос переводчика на английский. Его не мог заглушить даже нескончаемый треск затворов фотоаппаратов, сопровождаемый еще и вспышками. Переводчик был отменный профессионал. Он прекрасно озвучивал все пояснения к нашим «живым плакатам», к окаменелостям на столике (особо он выделял зубы слона) и к разрезу склонов оврага. Он ни разу не запнулся на замысловатых геологических терминах, даже на латыни. Однако, рядом с ним стояла стайка девушек-переводчиц. Ведь народ кругом был разноязыкий, и не все хорошо понимали английский, а тем более русский.

Словом, все было замечательно. После вступительного слова вся публика накинулась с вопросами, но к этому времени я уже освоилась с обстановкой, набралась твердости. Но тут здорово досталось нашим мальчикам-коллекторам, нашим живым плакатам. Все участники, задавая вопросы, споря, конечно, обращались к этим плакатам – уточняли детали того, что там было нарисовано, при этом энергично, наперебой тыкали в эти плакаты (на животах) ледорубами и молотками. Мальчики поеживались и крючились, когда тык получался особенно резкий.

Во время суеты, споров и вопросов старый пастух в рыжей шапке сумел подобраться совсем близко к столику. Он внимательно рассмотрел все, что там лежало, покачал головой. Краем глаза я заметила, что когда поднимался особенно громкий крик, этот старик незаметно кивал мне головой – как бы посылал знак, мол, держись, сестра, все идет хорошо. Пожалуй, так оно и было. И окаменелости на походном столике, и раковины моллюсков в породах склона, и сам разрез слоев, и схемы, висящие на животах коллекторов – все это вызывало живой интерес, даже можно сказать, энтузиазм. Экскурсанты энергично набивали свои рюкзаки образцами горных пород, раковинами, обломками костей. Наиболее экспансивные не сдерживали эмоций. Один краснолицый худощавый американец, приехавший с женой, даже приплясывал и кричал восторженно, что все здесь, как у них, в Оклахоме (и ошибался – ничего подобного у них в Оклахоме нет, иначе они не приехали бы в Аджинаур).

Пожилой белоснежно-седовласый и элегантный француз (оказалось – русский, из русских эмигрантов первой волны) попросил, чтобы и ему пришпилили на грудь геологический плакат. Просьбу выполнили, и он с этим плакатом так и проходил до конца дня. Охотно позволяя себя фотографировать, он, однако, не разрешал тыкать себе в живот ледорубом. С этим симпатичным русским французом мы успели даже поговорить об эмигрантской литературе. При этом он почему-то сдержанно отозвался о Марине Цветаевой, может быть из-за Эфрона.

 

Наконец толпа у походного столика, у раскопа с черепом слона угомонилась и потекла тихонько вниз для осмотра всего разреза, вскрытого оврагом Аджинаура. Спуск вниз был крут, но все же достаточно удобен. Он пролегал по острому водоразделу, между двумя отвершками оврага, где крутые участки чередовались с пологими, как ступени. Сам же разрез был великолепен. Почвы и растительности не было – все на виду, голое. Вся мощная толща горных пород, прорезанная оврагом и его притоками на острые гребешки, напоминала гигантские ломти слоеного пирога или торта «Сюрприз».

 

Голубоватые серые глины, светлые известняки, набитые ракушками морских моллюсков, чередовались с прослоями костеносных песков, темно-шоколадных глин с растительными остатками. Здесь то и дело попадались обломки зубов мастодонтов, бивней слонов, рогов оленей, газелей, кости архаичных лошадей, быков, щитки черепах, окаменевшая скорлупа яиц страусов и т.д. Среди растительных остатков больше всего было листьев, семян, стеблей каштана, секвойи, дуба, липы, лавровишни, плюща, много гранатника, белой акации, терна и других растений.

Странную, необычно пеструю серию пород прорезал овраг Аджидере. Следы наземной и морской жизни постоянно сменяли здесь друг друга. Кто бывал в горах или проезжал вдоль береговых обрывов моря, наверное, помнит огромные однотонные слоистые стенки этих обрывов, одинаковые снизу доверху. Здесь было нечто совсем иное. Места разреза, особенно богатые ископаемыми остатками, были нами заранее дополнительно расчищены. Сюда же подтягивались своевременно и наши мальчики – живые плакаты. Начинались разъяснения, обсуждения, сбор образцов и щелканье фотоаппаратов…

 

И так все дальше и дальше. Вниз катился поток экскурсии – от слоя к слою, как бы перелистывая одну за другой каменные страницы книги. Только чтение это шло не по правилам: сверху вниз, то есть от поздних страниц-слоев к более древним – к началу главы. По правилам отсюда бы и начинать экскурсию. Но времени было отпущено мало, лезть потом вверх по жаре труднее. Лучше подольше посидеть у нижних слоев, в начале главы – они-то более всего интересовали нашу экскурсию. А солнце тем временем поднялось высоко. Жара давила, воздух как бы  загустел. Со дня оврага заметно потягивало вчерашним креозотом. Что думали об этом экскурсанты? Неизвестно. Может быть, полагали, что специально для них дезинфицировали овраг.

Толпа незаметно, мало-помалу стала редеть. Отставали и тихо ползли наверх, к машинам, девушки-переводчицы в когда-то белых брючках и босоножках. Незаметно исчезли какие-то мускулистые молодцы – видимо, «сопровождающие лица». Но, конечно, остались все геологи, закаленные экспедициями, заряженные азартом интереса. Этот азарт образовал вокруг некую ореол, непробиваемый даже для солнца Аджинаура. Спокойно шел вниз и старик-эмигрант с плакатом на животе. Видимо, азарт и интерес – лучший допинг, даже для стариков.

И вот конец. Дошли до самого дна оврага. На высоте около трех метров над этим дном проходила резкая, неровная линия, точнее, зона, подчеркнутая слоем галечника, гравия, песка, смятым в складки. Это была нижняя граница, подошва всей серии слоев, прорезанных оврагом Аджидере. Тут и был сделан самый длинный привал, разгорелись самые длинные дебаты и споры. Нижнюю эту границу осматривали, ощупывали и фотографировали с особенным вниманием. И само это место располагало к длительному смотрению и обсуждению. Под обрывами, в их тени, располагалась небольшая травяная полянка. На эту полянку и повалились все дошедшие до конца. Блаженно вытягивали сбитые, затекшие ноги, распрямляли спины, уставшие от тяжелых рюкзаков, набитых образцами.

Развалившись на тенистой полянке, все с удовольствием рассматривали самые нижние, а значит, самые древние слои разреза, тем более, что  рядом  висело и  его  гра-

 

фическое изображение, нарисованное на большом картоне. На нем были обозначены все места находок фауны – морской и сухопутной, даны все ее названия. Словом, и сам разрез, и тенистая полянка располагали к долгому смотрению и обстоятельным дебатам о строении здешних горных пород, об их возрасте и о той эпохе, когда началось накопление всей этой слоеной толщи.

Однако, солнце уже опускалось за холмы, тени становились длинными. Пора было выбираться из оврага на плато к машинам. Там наконец всех усталых, грязных, исцарапанных, но счастливых экскурсантов погрузили в автобусы. Медленно разворачиваясь, они построились в колонну и тронулись в путь. И долго еще было видно, как по степной дорожке уплывает вдаль череда голубых «Икарусов», вслед за уходящим солнцем.

Через час-полтора пути наши гости приедут в долину Куры, в другой мир, мир воды, зеленых виноградников и … восточного гостеприимства. В маленьком азербайджанском городке Акстафа их ждали не только ночлег и отдых. Здесь им приготовили торжественную встречу, банкет с вином, угощением и речами. А на пути следования колонны автобусов поперек главной улицы было протянуто красное полотнище, на котором белыми буквами было начертано: «Жители Акстафы приветствуют гостей и счастливы, что по их земле проходит граница неогена и антропогена» …

Надо сказать, что слово «граница» на этом транспаранте внесло смуту в умы некоторых жителей городка (особенно женщин). Одни толковали этот текст так, что, мол, приедет ансамбль песни и пляски пограничников из соседнего военного городка. Другие спорили, что никакой не ансамбль, а приедет автофургон с импортом – с заграничными вещами, и будет распродажа. Словом, произошло некое волнение. Так закончился первый день Международного геологического коллоквиума 1972 года на тему о положении нижней границы антропогена.

 

Солнце давно скрылось за линию холмов, потух золотой закат, затихла степь. Сумрак поднялся со дна оврагов и затопил их до краев. Ушел куда-то запах бензина и гари, снова потянуло горьким ароматом полыни и слегка … креозотом. На степь, на холмы, на овраги по-южному быстро опустилось ночь, полная звезд. Наш отряд никуда не поехал, мы остались на краю своего оврага, сгрудились у маленького костра. Хотелось тишины, молчания и чаю. Завтра на рассвете предстояло нам ехать дальше на восток еще километров на двести. Там надо было успеть за один день подготовить к показу еще один шедевр Аджинаура – разрез массива Дуздаг, снова ставить вешки, делать расчистки, развешивать поясняющие плакаты, раскладывать коллекции… Но пока – отдых.

К нашему костерку подошли пастухи: старик в рыжей шапке и молодой, принесли кружок козьего сыра. Все сели пить чай. По извечной крестьянской деликатности пастухи ни о чем не расспрашивали, только молодой спросил, из каких стран приехали люди. Когда узнали, оба лишь покачали головами. Все длинно пили чай, ели хлеб с сыром. Было хорошо. Молодой пастух почему-то сообщил, что за ближней горкой есть старый скотомогильник: овечки болели, и много подохло, их велели глубоко закопать, а теперь дожди вымывают кости … Старик строго взглянул из-под шапки на молодого.

Когда пастухи уходили к себе, старик сказал: «Сестра, подъедете завтра к реке, там неподалеку есть полянка, где стояли старые кошары. Там грибов много – соберите, вы —люди в пути». И правда, утром, когда подъехали к Куре, нашли ту полянку, набрали рюкзак шампиньонов. Сочувствовал, значит, нам старый пастух, подарил на прощанье полянку грибов. Есть на свете добрые люди.

Когда все разошлись, я еще долго не могла уснуть. Лежала на походной раскладушке, смотрела на звезды. Вспоминался первый год работы здесь, в Аджинауре, и день, когда нам удалось найти останки того самого знаменитого слона и другие кости и растения, которые и показывали сегодня гостям. Тот далекий день тоже был очень жарким. Пришлось долго ползти вверх по склону по цепочке костяной крошки, пока, наконец, мы не нашли череп этого «руководящего» ископаемого. Откапывали его весь день, радовались, боялись что-то в нем нарушить и, странное дело, совсем перестали замечать и солнце, и жару, и само время. Ореол азарта и интереса как бы образовал вокруг нас броню, непробиваемую даже для солнца. Правда, один из мальчиков все же перегрелся и заболел, и мы отвезли его в больницу.

Было в тот вечер, когда мы уже вернулись в лагерь, странное явление. Помню, пока готовили ужин и чай, я сидела в стороне и просматривала собранные окаменелости, Солнце уже садилось за холмы. И вдруг я с изумлением увидела: у горизонта, по степной дорожке, просвечивая окнами и поблескивая стеклами, удаляется колонна автобусов-икарусов. Автобусы здесь, в глуши? Что за наваждение? Но вот внизу, у самых колес возникло некое дрожание, автобусы начали как бы подтаивать снизу, воздух под ними заструился как тающий сахар в стакане воды. Постепенно это дрожание поднимается все выше и выше, затопляет м автобусы. Вот и вся колонна подымается в воздух, растворяется в тенях от холмов, в розовом мареве заката… Мираж? Сон наяву? Странный сон. Стряхиваю наваждение, протираю глаза. Нет же никаких автобусов! Вот что бывает на закате жаркого дня. Сон оказался в руку. Но одолевал уже и настоящий сон. Лагерь утих, кругом стояла тихая, темная и теплая ночь.

 

Однако, пока уставшие геологи спят на краю своего оврага, пора, наверное, объяснить, зачем столько людей со всего света съехалось сюда, в «дурные земли» Аджинаура? Что такое особенное здесь было обнаружено, чего не было бы известно в других, более привлекательных краях?

  

Может быть, здесь были найдены остатки каких-то неведомых науке ископаемых зверей, или раковины невиданных экзотических моллюсков? Вовсе нет. И те, и другие были ведомы и виданы давным-давно, но и досконально изучены. О них уже были написаны книги, статьи, диссертации, в музеях собраны коллекции их костей. Более того, найденные здесь ископаемые животные, как морские, так и сухопутные, отнесены наукой к так называемым руководящим видам, то есть к таким, которые обеспечивают возможность точно определить относительный возраст того слоя породы, в котором найден этот вид, будь то раковина моллюска, или обломок зуба сухопутного зверя.

Нет, интерес к Аджинауру был вызван совсем иными причинами. Он связан с уникальными особенностями строения недр Аджинаура и характером расположения в них ископаемых животных – морских и сухопутных (об этом будет рассказано ниже). Эти особенности позволили, наконец, решить давнишний спор ученых разных стран об объеме и границах новейшей эпохи Земли – антропогена (по старой терминологии —четвертичного периода). Н рубеже, с которого началась эта новейшая глава истории Земли в мире произошли крупные и резкие перемены. Стал меняться климат, изменилось по каким-то причинам количество энергии, получаемой от солнца, в горах, а потом и на равнинах началось накопление снегов и льдов, появились совершенно новые виды животных. Земля содрогалась от землетрясений, извержений вулканов. И самое главное – на рубеже этой эпохи появился на Земле человек (отсюда и название эпохи – антропоген).

В далекой Африке трудами экспедиции замечательного семейства Лики в слоях примерно этого возраста были найдены и изучены останки первобытных людей, близких к человеку разумному – homo sapiens. Определения абсолютного возраста (пока еще очень приблизительные) показывают для этих находок дату около 3,5—4,5 миллионов лет. Но как раз этот рубеж проходит в конкретных пластах Земли различных стран и регионов, и это всегда рождало споры и противоречия.

 

 Отделить нижнюю границу эпохи антропогена от более древних, «дочеловеческих» эпох оказалось очень сложно. Но без этого невозможны ни составление геологических карт, ни правильное прочтение новейшей истории Земли, а изучать эту эпоху следует особенно внимательно. Думаю, нет нужды доказывать, сколь важна она для людей и для всего живого на Земле.Ведь именно с этого рубежа на Земле началось сначала медленное, потом ускоряющееся формирование того феномена, который позже высоколобые ученые с простодушной надеждой назовут ноосферой – сферой разума. Что сулит Земле эта сфера? Прорыв в «светлое будущее»? Техногенный механизм самоуничтожения? Переход в новое качество? Но – какое? Homo sapiens не узнает этого никогда, не его ума это дело. Это дело – исключительно Божьего разумения, так что и беспокоиться нечего. Однако, пользуясь опытом палеонтологии, занятно все же погадать на эту тему. Ведь главная сила человека разумного, причина современного его господства на Земле – его разум. Но в исторической геологии можно набрать много примеров, когда главное преимущество, главная сила какого-либо организма внезапно оборачивалась и главной причиной его гибели или вырождения.

Например, огромные, чудовищные рога так называемого большерогого оленя – главное его боевое оружие. Они, непомерно разрастаясь, стали уже не только мешать ему в битвах с соперниками, но и служили причиной гибели его в торфяных болотах. Кости этого оленя часто находят в слоях, которые составлены болотными отложениями того времени. Еще пример – непомерно разросшаяся верхняя броня доисторических броненосцев. Они становились беспомощными в перевернутом положении, потому что нижняя броня была тонкая, а под ней скрывалось хилое беззащитное тело – добыча для хищников. Или великаны-мамонты: их главное боевое оружие – бивни – тоже со временем так разрослись, что загнулись кверху и перестали служить защитой. И таких примеров – тьма. Что уж говорить о человеке разумном? Что он творит на Земле, используя силу своего разума?! Природа загадочна. В ней непрерывно соблюдается непонятная нам мера вещей, загадочное равновесие знаков. Почему ядовитый скорпион мал? Почему гадюка лишена ног?

 Если человек разумен, если действительно в нем заключена частица Божественного разума, то, наверное, ему пора притормозить наращивание своего технического всемогущества и сократить «непрерывно растущие потребности»? Тем более, что совет, как это следует делать, уже был дан – две тысячи лет назад.

Но, так или иначе, эпоху антропогена, как и создаваемую в ней «ноосферу», следует изучать особенно внимательно от самых ее истоков. Ведь четыре миллиона лет – секунда в жизни Земли, однако и за секунду можно успеть натворить многое, если люди не трансформируют с Божьей помощью эту «сферу разума» в сферу мудрости.

 

 Однако, вернемся к рассказу о тех особенностях строения недр Аджинаура, которые позволили решить многие давние проблемы геологии и вызвали интерес геологов столь разнообразных стран. Первая особенность Аджинаура состоит в том, что на всем протяжении своих двухсот километров он построен из особой серии горных пород, которую в геологии именуют «толщей переслаивания». Вторая – самая важная, можно сказать, даже уникальная особенность Аджинаура заключается в том, что его столь протяженная «толща переслаивания» имеет здесь молодой (антропогеновый) возраст.

Но поясним сначала, что это такое – «толща переслаивания», и почему так важен ее возраст. По сути – это осадки очень узкой полоски некогда бывшего на этом месте морского побережья. Древний берег исчезнувшего моря на фоне беспредельных пространств морей и континентов – это всего лишь тончайшая, трудноуловимая ниточка, но здесь-то и осуществлялся контакт моря и суши, происходило постоянное перемешивание осадков моря и суши. Реки несли сюда, в море ил, песок, гравий, остатки сухопутных животных и растений, выдвигали в море свои авандельты. В прибрежной полосе все это оседало на дно моря, перемешивалось с раковинами морских моллюсков, костями рыб, водорослями. Таким образом в этом месте формировалась длинная и узкая полоса «братских могил» обитателей разных миров – суши и моря, но ровесников по жизни и смерти.

 

Когда море из этих мест уходило, здесь оставался след его берега и его обитателей. Этот след, как шов, навечно скреплял две половинки единого листа каменной летописи Земли, записанной разными знаками – моря и суши. Здесь осуществляется как бы «перевод с морского языка на континентальный», что позволяет воссоздавать этапы земной истории, составлять геологические карты – окрашивать единым цветом выходы на земную поверхность  пород разного происхождения, но единого возраста. А геологическая съемка – это основа основ всех геологических работ, в том числе, восстановления этапов развития жизни Земли от древнейших времен до современности. «Толщи переслаивания» и дают возможность наилучшим способом решать эти задачи.

Часто ли встречаются «толщи переслаивания»? Для отложений древних эпох Земли хотя и не часто, но встречаются, потому что эти отложения уже, по замысловатой геологической терминологии, «выведены на уровень денудации», а если сказать проще, то подняты подземными силами над уровнем моря и размываются водами суши. Эти древние (доантропогеновые) породы слагают современные материки и целые горные системы, поэтому есть возможность найти и узкие полоски «толщ переслаивания», те самые швы между осадками моря и осадками суши, проследить их взаимопереходы, установить единый возраст разных ликов единой эпохи. Этому посвящен специальный раздел геологической науки – фациальный анализ (фас-лицо). Все места, где найдены «толщи переслаивания», хорошо известны и изучены. Например, для каменноугольного периода классическая «толща переслаивания» находится в Донбассе, для пермского периода – в Предуралье, в других местах, и так далее.

Совсем иное положение с новейшей, антропогеновой эпохой Земли. «Толщи переслаивания» такого молодого возраста крайне редки, известны лишь их небольшие, часто сомнительные и разобщенные участки. Почему же? По очень простой причине. Отложения молодых морей, а тем более узкие полоски их контакта с сушей, их берегов еще перекрыты повсеместно водами современных океанов, морей или наносами низменностей, то есть они еще не «выведены на уровень денудации», еще не поднялись из недр Земли и со дна моря для жизни под солнцем. Подземные силы еще не успели над ними поработать… везде, кроме Аджинаура.

Он на всем пространстве построен из великолепной «толщи переслаивания» пород молодого, антропогенового возраста. Аджинаур – это действительно каменная, длиной 200 километров, книга по новейшей истории Земли. Как же не приехать со всего света и не подивиться этой книге, и если не изучить, то хотя бы бегло полистать ее страницы? Но не только полюбопытствовать на прекрасные «дурные земли» Аджинаура приехала экскурсия коллоквиума, существовала и третья, вполне практическая, причина такого интереса. О ней мы расскажем несколько позже.

 

Но почему же именно здесь возник подобный феномен? Объясняется он удачным сочетанием географии этой области и особым характером проявившихся в ней движений земной коры. В течение нескольких последних миллионов лет сюда, в глубокую и узкую впадину между Большим и Малым Кавказами, периодически то заходили моря, то вновь отступали, как бы втягивались в ванну древнего Каспия. Наиболее полно здесь, в Аджинауре, оставили свои следы вторжения трех антропогеновых морей (именно их мне и довелось изучать).

Самое древнее море – Акчагыльское – вторглось сюда примерно 4 миллиона лет назад. Его осадки легли на размытую поверхность так называемой продуктивной свиты (нефтегазоносной). Затем, с перерывами, следовали вторжения морей Апшеронского, Бакинского. Вторжения еще более молодых антропогеновых морей – Хазарского и Хвалынского – были значительно менее обширными. Их следы мне изучать не привелось.

В морские периоды на дне Куринской впадины копились морские илы, известняки, пески с морскими моллюсками, костями рыб. Набор моллюсков для каждого нового моря был свой, особенный. Поэтому отложения разных морей четко отличались друг от друга, были прекрасно изучены. Сюда же, в эти моря, впадали многочисленные реки и речки, выдвигались дельты и авандельты (подводные дельты). Реки вместе с песком и гравием несли кости наземных животных. Их набор для эпохи каждого нового моря, отделенного миллионами лет, был, как выяснилось, так же нов и своеобразен. Однако до последнего времени находок ископаемых наземных животных в морских слоях не было.

После морской эпохи земля, вздохнув, снова поднималась, море отступало, разбивалось на лагуны, полупресноводные озера и лиманы. С гор несло грубый песчано-галечный материал и, конечно, новые порции останков наземных зверей, обитавших по морским берегам. Вот таким образом в узкой Куринской впадине за 4 миллиона лет было замешано слоеное тесто из осадков нескольких морей и разделяющих их пресноводных слоев. Кости сухопутных животных и раковины моллюсков были напиханы в это тесто наподобие изюма.

Так бы оно, это тесто, и лежало бы под наносами рек и водами моря, как лежит оно во всех иных местах. Наблюдать, изучать его оказалось бы возможным лишь по буровым или по отдельным маленьким клочкам обнажений. Но вмешались подземные силы. Так замечательно совпало, что именно здесь, в этой узкой зоне межгорного залива, заполненного осадками молодых антропогеновых морей, произошли тоже совсем молодые движения земной коры (сработала так называемая неотектоника). Шевельнулись громады Большого и Малого Кавказов, сжали разделяющую их впадину и выдавили, посередке слегка смяв в складку, этот слоеный пирожок – Аджинаур. Солнце, ветер, воды обработали его, выкроили гряды, хребты, увалы, котловины и – овраги, овраги… Заодно содрали все лишнее – почву, траву. Аджинаур предстал миру во всей своей прекрасной наготе.

Так на огромных пространствах открылась для наблюдения и изучения его уникальная «толща переслаивания» новейшей – антропогеновой эпохи Земли.

Морские слои с руководящими видами моллюсков соединились, переслоились с континентальными, где нам посчастливилось собрать множество останков столь же руководящих сухопутных зверей. И получилось – как будто пальцы протянутых навстречу друг другу рук соединились в крепком рукопожатии. В геологии такое соединение именуется прямым стратиграфическим сопоставлением или прямой корреляцией (в отличие от иных, непрямых и малонадежных корреляций). Встретить даже малые участки, где возможно прямое сопоставление, считается большой удачей. Аджинаур в этом смысле можно назвать «страной удач». Здесь прямое сопоставление удалось по всем горизонтам антропогена – от слоев самого древнего Акчагыльского моря до Бакинского моря. В этом и состоит упоминавшаяся выше третья, наиболее практическая и актуальная причина интереса к Аджинауру ученых столь разнообразных стран.

Прямое сопоставление морских и континентальных слоев антропогена позволило, наконец, на точном фактическом материале решить ряд спорных проблем деления и границ антропогеновой эпохи обширных пространствах Евразии – от Аджинаура до Западной Европы, в том числе, точно установить, где проходит нижняя граница антропогена, отделяющая эту эпоху начала жизни и деятельности человека от более древних эпох.

В разных странах и регионах все эти проблемы решались по-разному именно из-за нехватки прямых сопоставлений земных слоев разного происхождения, в том числе морских и континентальных. Так, в типовых эталонных разрезах Западной Европы решением ряда международных конгрессов нижнюю границу антропогена принято было проводить в подошве континентальных отложений виллафранкского яруса Италии и его морского эквивалента —калабрия. У нас же в России было официально предписано проводить эту границу в подошве отложений древнего Бакинского моря, а нижележащие отложения морей – Апшеронского и Акчагыльского – относились по инструкции официальной схемы уже к неогену, то есть к третичной, более древней эпохе.

Делить антропоген на более дробные горизонты в этой схеме предлагалось по смене комплексов морских каспийских моллюсков. Однако те геологи, которые занимались континентальными отложениями антропогена (а таких отложений в нашей стране несравнимо больше), делили антропоген иначе: по смене комплексов сухопутных животных. Были выделены такие комплексы: хапровский (древнейший, где впервые появились слоны особо архаичного типа), затем псекупский, таманский, тираспольский и еще более молодые комплексы т.н. мамонтовой фауны ледникового периода. Аналогичные комплексы были изучены и в Сибири.

Самый древний – хапровский комплекс этими геологами предположительно сопоставлялся с акчагылом. Основанием было то, что в районе города Грозного некогда был найден зуб древнего слона хапровского типа, который лежал там над морскими слоями с акчагыльскими моллюсками. Однако сверху, над этой находкой никаких морских отложений не было. Так что не было уверенности, что этот зуб лежит именно внутри акчагыла. Оставалось лишь предполагать. Аджинаур это предположение подтвердил.

Однако другие исследователи, не имея твердых фактов, определяли положение хапровской фауны и положение нижней границы антропогена очень по-разному. Кто-то подтягивал ее чуть ли не к началу ледникового периода, кто-то опускал.

Очень важно и то, что все эти комплексы сухопутной фауны хорошо совпадали с комплексами животных опорных разрезов виллафранка Западной Европы. Но вот с официальной морской схемой своей страны эта континентальная схема не вязалась. Споры и разногласия длились десятилетиями, но безрезультатно. И это естественно. Потому что в древних морских слоях Прикаспия, положенных, как сказано, в основу официальной хронологической схемы антропогена, никогда не находили останков руководящих видов сухопутных животных, по смене которых расчленялся на ярусы континентальный антропоген. Естественно, поэтому и увязать друг с другом эти две схемы, построенные как бы на разной документации,  было невозможно.

Находки руководящих видов сухопутных животных по всем морским горизонтам Аджинаура эту проблему сняли. При этом решился и вопрос – где следует проводить нижнюю границу антропогена. Находки древнейших животных хапровского комплекса внутри слоев с раковинами моллюсков Акчагыльского моря (в овраге Аджидере у г. Кушкуна) четко закрепили нижнюю границу антропогена в подошве акчагыла. Так что от официальной границы она рухнула вниз, в древность, примерно на 3,5 – 4 млн лет: от подошвы баку к подошве акчагыла. Получило наконец фантастическое подтверждение мнение тех, кто и предполагал подобное положение этой границы, изучая сухопутную фауну.

Удачно, что заодно решилась и еще одна проблема: руководящие виды морских моллюсков антропогеновых морей Прикаспия, через сухопутную фауну, получили как бы европейскую прописку в опорном регионе Италии. Сами по себе они этого достичь не смогли бы, так как по своей природе эндемичны, то есть несопоставимы ни с кем, провинциальны и характерны лишь для Прикаспия. Получается, что эти «оригинальные провинциалы» въехали в Европу на спинах слонов и прочих сухопутных обитателей Аджинаура. Антропоген замкнутого Каспийского региона сочетался с антропогеном открытого Средиземного моря и далее – с океаном. Вот что дал Аджинаур.

 

***

 

Однако уже кончался наш ночлег на краю оврага Аджидере у г. Кушкуна. Ночь уходила, небо на востоке слегка посерело. Туда мы и тронулись после легкого завтрака на ходу. Предстояло проехать километров 170, а потом приготовить Дуздаг к приезду экскурсии. Еще надо было заехать на обещанную пастухом полянку с грибами, на берегу Куры. Приехали к Дуздагу уже около 10 часов утра. Работы здесь хватило на целый день до самой темноты.

Дуздаг – гористый массивчик высотой около 300 метров и длиной в 10 км. Как маленький остров, торчит он над плоской равниной Куринской низменности, неподалеку от Мингечаурского водохранилища и ст. Герань. Своим очертаниями в плане этот островок напоминает дракона, прижавшегося к окружающей его степи. Начинается он островерхой горой, обращенной обрывами к югу. На север от нее, наподобие чешуй, отходят чередой остистые отроги, тоже с обрывистыми южными и пологими северными склонами.

Между отрогами, вглубь Дуздага, заливами заходит степная равнина, расчленяет его на лопасти, цепочки невысоких гряд и холмов, на отдельные высотки, похожие на опрокинутые пиалы или шлемы. В этих степных заливах, заросших низкой голубоватой полынью, окруженных холмами, замечательно ставить лагерь для отдыха, ночлега. После целого дня работ на жаре, слепящем солнце здесь как в прохладном раю. Палатка, машина – все умещается как бы на дне глубокого блюда. Его края – плавная линия окружающих холмов, чуть выделяются темным контуром на фоне неба, более светлого от множества звезд.

Когда обрывается гудение паяльной лампы (дров здесь не водится), на лагерь падает внезапная тишина. Впереди ужин, длинный чай, отдых и сон под открытым небом. Окружающие лагерь темные холмы и звездное небо над ними рождают особенное чувство некоей невидимости, защищенности и покоя.

И тишина здесь особенная, глухая. Не такая, как в лесу или в горах. Ни плеска, ни рокота вод, ни шелеста и шума листвы. Только иногда где-то на холмах с шорохом, осторожно, осыплются камни, пискнет ночная птица… Эта тишина, темнота, настоянная на аромате полыни, дурманит, кружит голову, и когда засыпаешь, кажется, что походная раскладушка, покачиваясь, уплывает куда-то.

Но быстро, очень быстро кончилась ночь. Как будто и не было ее. Стремительно налетело утро. Хлопоты, сборы, выезд на турбазу Мингечаура – навстречу экскурсии. Приехали в самый раз. Там уже кончался завтрак.

Много, очень много прекрасных разрезов довелось изучать за восемь лет работ в Аджинауре. Но маленький Дуздаг – истинная жемчужина, идеальная модель «толщи переслаивания». Недаром же два крупнейших современных геолога и палеонтолога – В. И. Громов и Н. К. Верещагин после экскурсии 1972 года на Дуздаг сказали, что он войдет теперь в учебники по геологии.

 

***

 

Дуздаг позволил расшифровать и прочитать три следующие главы антропогеновой истории Земли. Так же, как в овраге Аджидере, они написаны здесь параллельным, дублирующим шрифтом – морским и континентальным. Здесь этими шрифтами были записаны:

1. История завершения эпохи моря Акчагыльского
2. Эпоха начала, расцвета и завершения моря Апшеронского
3. Эпоха начала, расцвета и окончания моря Бакинского

Каждая из этих глав-эпох состояла из сотен листов – слоев горных пород, обильно набитых костями сухопутных зверей и раковинами морских моллюсков. Среди тех и других имелись в изобилии руководящие виды. В том числе среди сухопутных – слоны, короли ископаемого мира.

А издали, с равнины, голые склоны Дуздага и вправду напоминали длинную книжную полку, где книги косо повалились набок друг на друга.

 

Первое наше знакомство с Дуздагом случилось еще задолго до международной экскурсии 1972 года. И началось оно с почти анекдотического случая.

Мы ехали тогда к месту своих очередных раскопок по степной дорожке. Она проходила мимо Дуздага, примерно в километре от него. Уходящее на запад солнце контрастно освещало проплывающие вдали склоны Дуздага. Как всегда при вечернем освещении, получается, будто тонкой кисточкой особенно четко прорисовываются мельчайшие детали рельефа – овражки, уступы, изолированные бугорки и холмы, угадываются оттенки цвета горных пород. На одном отдельно стоящем холме взгляд почему-то задержался. Трудно сказать, что именно привлекло внимание. Какое-то особенное, мозаичное сочетание пятен и полос, оттенки цвета? Нечто, я бы сказала, «береговое». Трудно объяснить. Просто глаз привык угадывать даже издали прибрежно-морские отложения. В них правильная морская слоистость действительно нарушается пятнами, мозаикой. Ведь и современное морское побережье тоже пестро, разнообразно. Песчаные пляжи сменяются лиманами, болотцами, пересыпями. Все пограничное – пестро, разнообразно и чем-то привлекательно: опушка леса, берега рек, моря…

Так или иначе – потянуло посмотреть: что там? Я попросила шофера притормозить, а ребятам сказала: «Заедем вон к тому холмику». Чтобы не расстраивались (все спешили к ночлегу и ужину),  добавила: «Обещаю – там мы обязательно найдем слона». Шофер хмуро развернулся, машина запрыгала по рытвинам и кочкам степи.

 

Подъехали. Машина остановилась, все лениво вывалились из нее, подошли к холму… Из его склона, примерно на высоте двух метров от основания, торчали два огромных бивня слона и часть черепа. Его обломками было усыпано все подножье холма. Выше черепа шли прослои мелкого песочка, глины, набитые раковинами моллюсков. В том числе самых сто ни на есть руководящих форм Апшеронского моря. Произошло нечто похожее на известную сцену из «Ревизора».Мальчики оцепенело молчали. Смотрели на этого слона, на меня. И как-то непроизвольно, суеверно отступили назад, к машине… Хорошо помню – от радости мое лицо залило краской. Ведь не везде в береговых слоях натыканы слоны. Счастливый случай, счастливый день! Получилась отличная шутка. Только шофер наш был невозмутим, он ко всему привык.

Конечно, никуда дальше мы не поехали. Здесь же, у нашего холма, поставили лагерь. Несколько дне откапывали слоновий череп и его драгоценный зубы (именно они дают определение вида). Ведь это была первая находка столь важного зверя в слоях Апшеронского моря, вместе с руководящими видами моллюсков этого времени. И еще много дней работали мы по другим отрогам и оврагам Дуздага. Приехали сюда и на следующий год, и еще через год, набрали здесь уже несколько вьючных ящиков костей самых разнообразных зверей, в том числе еще двух очень важных слонов. Все эти ископаемые животные, как на полочках, лежали вместе с раковинами типовых моллюсков трех морей: поздне-Акчагыльского, Апшеронского, Бакинского.

 

Никогда еще ранее не находили в слоях этих морей столь представительную сухопутную фауну. Весь разрез массива являл собой многослойную «толщу переслаивания» позднего акчагыла, апшерона и бакинского времени. Более того, Дуздаг действительно мог войти в учебники как пример прямой корреляции морских и континентальных отложений. Геология Дуздага с разных точек зрения была описана многими геологами. Но антропогеновый Дуздаг был открыт впервые.

Теперь все это богатство следовало показать, доступно и наглядно прокомментировать нашим заморским гостям. Как бы бегло перелистать перед ними три главы исторической летописи антропогена:

1)                     окончание первой, акчагыльской главы (начало ее они видели в овраге Аджидере в первый день экспедиции;

2)                     время Апшеронского моря;

3)                     время Бакинского моря.

И все это надо было успеть за один день! Потому что второй день был «по протоколу»(!) отдан банкету и катанию на катере по Мингечаурскому озеру. Ничего хорошего, кстати сказать, из этого не получилось: от непомерного количества взятого для угощения черешни у многих гостей разболелись животы и были последствия. Поэтому, чтобы успеть показать хотя бы опорные разрезы, для мобильности мы решили все наши схемы и плакаты развесить и закрепить на этот раз не на животах ребят, а на бортах автофургона. И чтобы от места к месту вся экскурсия ехала бы на машинах – ведь разрезы Дуздага протянулись на километры.

 

***

 

Однако когда мы привезли гостей, перед началом экскурсии была сделана пауза для разъяснительной беседы – что предстоит увидеть, на что следует обратить особое внимание. Для этого на брезентовом боку фургона была повешена большая схема-профиль. На этом профиле было показано, как этапы истории антропогена Аджинаура сопоставляются с аналогичными этапами в эталонных разрезах Западной Европы.

Первый, самый древний этап у нас -  это время Акчагыльского моря, слои которого содержат останки сухопутных зверей хапровского типа в разрезе оврага Аджидере у г. Кушкина (был показан в первый день экскурсии). В Италии по фауне сухопутных зверей ему соответствуют нижний и средний виллафранк (Рокка-Нейра, Этуэр). Подошва этих слоев – нижняя граница антропогена, как у нас, так и в Западной Европе. Ниже лежит неоген. Второрй этап – это эпоха умирания и опреснения Акчагыльского моря. Из его осадков построена первая, самая южная и высокая гряда Дуздага. Здесь были найдены сухопутные животные псекупского типа. В Западной Европе им соответствует фауна Верхнего Валь д’Арно, Сенеза (средний виллафранк).

  

Третий этап антропогеновой эпохи в Дуздаге представлен мощной пачкой морских и континентальных пород апшеронского века, которые слагают целую серию обрывистых гряд и отрогов. Все эти слои костеносны, содержат сухопутную фауну таманского типа (главная находка – таманский слон в нашем «угаданном» холме). В Западной Европе им соответствуют так называемые «желтые пески Имолы» у города Болоньи с самой богатой морской и континентальной фауной. Это – их верхний виллафранк.

Четвертый этап – это слои Бакинского моря, среди которых нами были собраны окаменевшие кости сухопутных зверей тираспольского типа, в том числе, так называемый слон Вюста – руководящий тип для этого вида фауны. В Западной Европе этому этапу соответствуют слои кромера и сорильяна, лежащие уже над виллафранкским ярусом Италии. У нас в России подошва слоев этого уровня официально была принята раньше за нижнюю границу антропогена. Новые данные Аджинаура «удревнили», отодвинули ее минимум на три миллиона лет.

Вывешенная нами схема вызвала бурный взрыв эмоций. Экскурсанты сгруппировались вокруг нее так стремительно, что все «сопровождающие лица», включая переводчиц, отлетели в сторону и оказались позади этой толпы. Я со своей указкой-ледорубом с трудом удержала свою позицию у схемы. Все говорили хором, перебивая и не слушая друг друга, и без переводчиков. Звучали только знаковые названия разрезов Франции и Италии: Этуэр, Рокка-Нейра, Валь д`Арно и т.д. Так или иначе, схема наша, мне кажется, очень помогла дальнейшему осмотру и пониманию разрезов Дуздага. Наконец все погрузились в машины и двинулись вдоль Дуздага осматривать его в натуре.

Дуздаг был великолепен в сиянии полуденного солнца. Весь этот небольшой массивчик – от острой южной макушки до пологих северных гряд – ярко, как будто действительно напоказ, демонстрировал идеальный пример «толщи переслаивания». Весь он построен из чередования морских, лагунных, озерных, речных слоев, украшен разноцветными лентами вулканических туфов, нашпигован раковинами моллюсков и костями сухопутных зверей. Столь наглядную прямую корреляцию едва ли можно наблюдать еще где-то.

По мере движения нашей экскурсии вдоль Дуздага, его недра открывали все новые и новые страницы истории антропогена. Все мы двигались потихоньку как бы вверх по времени – от древних времен к более молодым. Схема, крепко приколотая к брезенту, так и
висела на боку машины. Ехали медленно, в тех местах, где были найдены ископаемые животные, останавливались. Все вылезали из машин, начинали осмотр разрезов, сличение их со схемой, сбор образцов, обсуждения, споры, фотографирование и т.д. Все шло плавно, по порядку. Я очень радовалась про себя, что заранее вывесила схему – меньше можно говорить: и так все видно, и на схеме и в натуре.

 

Самые древние пласты выстроили первую, самую высокую гряду Дуздага. В этой гряде слои Акчагыльского моря постепенно замещались пресноводными песками, гравием, глинами. Море уходило, опреснялось, превращалось в разливы озер и лиманов. В них и была обнаружена сухопутная фауна Псекупского комплекса – лошади, быки. Эта фауна, особенно очень характерный вид слона, была схожа с фауной одного из самых богатых месторождений Италии – верхнего Валь д’Арно, расположенного между Флоренцией и Пизой. Поэтому и здесь, в Дуздаге, экскурсанты особенно внимательно изучали разрез, а образцов собирали немерено.

Затем поехали дальше – смотреть отложения Апшеронского моря, из которых была построена большая часть гряд Дуздага и его многочисленных отрогов, изолированных увалов и холмов. На нашей схеме апшеронские слои занимали ее середину. Один из них и был тот самый когда-то «угаданный» издали холм, где мы нашли череп таманского слона в слоях Апшеронского моря. Слон этот был погребен здесь, в этом холме, как в курганах погребали древних воинов. Мне очень хотелось показать это место экскурсантам, послушать, что они будут говорить.

Еще почему-то казалось загадочно-привлекательным, что и этому слону, и морским слоям, где он был погребен, тоже есть ровесники в далекой Италии. Там, у города Болоньи, в так называемых желтых песках Имолы нашли остатки точно таких же слонов и других животных. И было заманчиво воображать, что там и здесь, по берегам тех морей, исчезнувших 2 миллиона лет назад, бродили одинаковые звери, им светило то же солнце, протекала одна эпоха, где они оставили одинаковые знаки своей жизни. Нравилось и само название – желтые пески Имолы… Это, конечно, смешно, но почему-то особенно загадочно и заманчиво вставали в воображении эти желтые пески – как яркая золотая полоса между синим Средиземным морем и синим итальянским небом.

 

 Апшеронское море заново пришло в Куринскую низменность после опреснения и отступления Акчагыльского моря. Это новое море, хотя и уступало Акчагыльскому, тоже занимало обширные площади в Закавказье, Прикаспии и на Северном Кавказе. Везде обитали очень характерные моллюски. Но нигде на этих обширных пространствах в отложениях Апшеронского моря никогда не находили остатков руководящих форм сухопутных животных. Только в Дуздаге это удалось. Поэтому и интерес к этим находкам у всех был велик.

Приехав к «угаданному» холму с остатками таманского слона, экскурсанты снова выгрузились из машин. Начался осмотр самого места нахождения, окрестных разрезов. Обсуждение было очень живым – как же! Это аналог «Желтых песков Имолы»! Экскурсия разбрелась по окрестным холмам и оврагам. Наш «угаданный» холм произвел большое впечатление. Ведь здесь аналог их слонов из «Желтых песков Имолы» лежал непосредственно среди слоев, переполненных раковинами моллюсков Апшеронского моря. Полный, прямой контакт не только с сухопутной фауной Имолы, но и с морскими отложениями так называемого калабрийского яруса Италии. Правда, тут среди экскурсантов возник горячий спор – к какому именно уровню этого калабрия относится Имола? Получилось, что эти «Желтые пески Имолы» точнее сопоставляются здесь, в Аджинауре с нашим средним Апшероном, чем там у них – с калабрийскими морскими слоями Италии.

Споры грозили затянуться. Пора было ехать дальше – к древним берегам еще более молодого Бакинского моря. Поспешая, мы проскочили след интереснейшей эпохи – финал апшеронского периода, уход Апшеронского моря.

 

Эта эпоха оставила в Дуздаге мощные накопления валунов, гравия, галечников, пласты разноцветных вулканических туфов. Земля в это время содрогалась от землетрясений, извергались вулканы, активно росли окружающие горы. Это была нелегкая эпоха для всего живого. Активные извержения вулканов, выбросы пепла закрывали солнце, погребали как под снегом поверхность земли, все живое на ней. Приближалась новая эпоха. Ее дыхание еще более ощутилось в эпоху наступления Бакинского моря. Недаром раньше в подошве осадков этого моря проводилась нижняя граница антропогенового периода. На Земле уже чувствовалось дыхание ледникового периода. Вероятно, его наступлению способствовала и особая активность недр земли, извержения вулканов, тучи пепла, закрывающие солнце.

Но на берегах Бакинского моря продолжали жить слоны, носороги, лошади, быки, олени. Их останки в большом количестве были найдены и откопаны нами среди древних пляжей, лагун, под покровами пепловых туфов. Мощность этих туфов достигала от полуметра до одного метра. А ведь сыпались они на берега Бакинского моря миллион лет тому назад. Какова же тогда была толщина пеплового покрова? Как выживали при этом бесчисленные стада животных? К одному из захоронений на северном окончании Дуздага мы и привезли экскурсию. Здесь, в отложениях древней дельты реки, некогда впадавшей в Бакинское море, покоились черепа носорога и слона. Последний назывался слоном Вюста и был руководящим видом для так называемого тираспольского комплекса сухопутной фауны. В Европе ей соответствовала фауна т.н. кромера. Останки слонов Вюста находили во многих местах, находила их и я. Но в морских отложениях они нами были найдены впервые здесь, в Дуздаге. Так что опять в Аджинауре удалось соединить разорванные клочки, страницы  единого времени.

Слон Вюста, знаковая фигура этого времени, отличался от более архаичных своих сородичей. Он являлся как бы предвестником нового времени и нового сообщества животных – так называемой мамонтовой фауны ледникового периода. Сюда, на берега древнего Бакинского моря, тогда еще не дошло холодное дыхание льдов Севера. Слоны и носороги чувствовали себя еще комфортно – защищала стена Большого Кавказа. Но уже и по его ущельям, долинам все ниже и ниже ползли горные ледники. Горы леденели и одновременно извергали вулканические пеплы, лавы. В горах и за горами было неспокойно.

Экскурсия расположилась вокруг раскопа, где были найдены останки слона и носорога. Место было очень уютное,  у подножия холма, на плоском дне степной котловины. Неподалеку, к северу, проходил оросительный канал. Там можно было бы искупаться, полюбоваться, как с крутых его берегов стремительно шлепаются в воду плоские водяные черепахи… Но солнце уходило за горы. Пора было возвращаться в Мингечаур, к ужину, к банкету. Но здесь, в этом степном заливе, было так хорошо…

Все примолкли, расслабились. Кто-то еще бродил, фотографировал, собирал последние образцы фауны. Другие просто сидели на остывающей, но еще теплой земле. Переводчики смолкли. От недалекого канала слабо потягивало сыростью. Верхушки некоторых холмов были увенчаны прослоями пеплов и в свете уходящего на запад солнца казались розовыми венками или коронами.

Я вспоминала, как когда-то далеко на Севере, в долине речки Псел, притоке Днепра я нашла останки точно такого же слона Вюста. Он лежал в нижней части берегового обрыва. Пески, в которых лежали его останки, прослаивались темными глинами с отпечатками листьев дуба, липы, платанов. Они свидетельствовали о том, что жил этот слон в благодатных теплых местах, среди широколиственных лесов, как где-нибудь на Кавказе, в Закарпатье или в Греции. Но сверху, выше по разрезу – что за чудище лежало там? Хорошо помню, что я не сразу поняла, не сразу догадалась, что это такое. Выше песков со слоном нависали, наподобие стены бастиона, красно-бурые глинистые обрывы. Как изюм, из этого красно-бурого теста торчали огромные гранитные валуны, иногда целые округлые глыбы гранита и других пород. Так я впервые увидела морену Великого оледенения.

Это его ледяной панцирь мощностью в километры притащил сюда из Скандинавии эти гранитные глыбы, эту грязь и глину. Он раздавил цветущий и теплый мир Русской равнины, ее широколиственные леса, луга и степи, выгнал в другие страны стада зверей и стаи птиц, перегородил реки. Сухие и холодные бури покрыли лессовой пылью и все соседние страны.

Но до того, как эта беда пришла, слоны, носороги, лошади, олени счастливо жили, бродили, паслись, плодились на обширных пространствах в роскошных лесах и лугах от берегов пра-Днепра до побережья древнего Бакинского моря, до Дуздага. Более того, этот мир простирался на юг Европы и на восток, в Сибирь. И здесь и там находили остатки сухопутных животных, характерных для века Бакинского моря, – стало быть, четко соединились разорванные клочки еще одного фрагмента единого листа времени, и на геологических картах этот лист можно красить одним цветом.

Так я сидела, отдыхала и размышляла о приятном, когда ко мне подошел старый русский эмигрант, живущий во Франции. Он похвалил замечательные разрезы и ископаемых зверей Дуздага, потом неожиданно попросил: «Познакомьте же меня, наконец, с остальными членами вашей экспедиции». Я ответила, что он с ними уже знаком: вот они, все те же два мальчика-коллектора и шофер экспедиционного фургона. На эти мои слова старик, помолчав, хмуро пробормотал: «Вы хотите меня уверить, что работаете на этих пространствах вчетвером? Почему вы, русские, стали так скрытны, в чем тут смысл, что за секреты?» и отошел, видимо, обиделся.

Стало очевидно, что их экспедиции числом поболее, чем у нас. Мы здесь, в России, свою геологическую службу выполняем, видимо, несравненно меньшим числом людей и на порядок большей нагрузкой, чем у них, на Западе. Ну, что ж. Наверное, все у нас делается малыми силами, на том стоим. Можно даже этим слегка погордиться: ведь они-то, у себя на Западе, со своими большими силами и технически оснащенными экспедициями не нашли своего Аджинаура и приехали к нам. Однако тот же старик-эмигрант показал, что кое-что в нашей жизни понимает. Когда перестал сердиться, снова подошел и спрсил: «Вы, конечно, приедете на конференцию во Флоренцию?», и когда я ответила: «Конечно, не приеду», он понимающе кивнул и тихо сказал: «А, невыездная, значит…». Вот, какие наши выражения знал.

И точно – не пришлось мне поехать на эту конференцию, а хотелось бы. Ведь подумать только – Италия! Валь д`Арно, Рокка-Нейра, желтые пески Имолы…Очень хотелось потрогать руками ровесников моего Аджинаура. Но не удалось, поехали туда совсем другие люди, которые и в Аджинауре-то ничего не понимали.

После старика-эмиганта подошел геолог из Англии, высокий полноватый человек с пухлым, розовым лицом и розовой же лысиной, покрытой пухом почти невидимых волосиков. Он попросил показать ему самый хороший разрез, где можно наколотить больше фауны (кстати, все разрезы вокруг были очень хорошие и битком набиты фауной). Однако я повела его по обрывам. Нашелся и особенно хороший, крепкий слой ракушняка с крупными раковинами, мы остановились, и тут случилось смешное: мой спутник, с довольным видом рассматривая ракушки, видимо, автоматически, не глядя на меня, протянул мне свой молоток. Это – чтобы я, значит, набила ему из скалы образцов фауны? … Когда рука его с молотком безответно повисла в воздухе, он обернулся и, увидев мое изумленное лицо, засуетился, еще больше порозовел, что-то пробормотал торопливо и стал неловко выбивать образец. Я поняла, что свой молоток он протянул мне не по невежеству (джентльмен, однако), а просто он не привык сам делать обычную черновую работу. Кто-то носил его рюкзаки, кто-то отбивал ему образцы, а он наблюдал и записывал. Этот мелкий случай подтвердил мои догадки о различиях стиля работы «у нас» и «у них». А стиль формирует и характер.

Но пора было ехать, солнце садилось. Всех погрузили в машины и мы поехали обратно. В Мингечауре нас ждал банкет.

 

 

Банкет был хорош во всех отношениях. На местной турбазе в несколько рядов были расставлены длинные столы, накрытые белыми скатертями. Чего только не было на этих столах! Ну, конечно, прежде всего мясо – разных сортов, баранина крупными частями, вареная, жареная, нарезанная на порции, в маленьких глиняных горшочках под гороховым соусом, и подливки к мясу – луковые, из кореньев, перца, помидоров, чеснока, черемши, трав. Некоторые члены экскурсии успели разглядеть, что на заднем дворе, под ореховыми деревьями, были развешаны на шестах тушки молодых барашков, которых тут же и разделывали (кавказцы любят мясо свежезаколотых барашков). Затем – рыба разных сортов, по-разному приготовленная и в столь же разнообразных подливках и гарнирах. Затем – птица: индейки и куры целыми тушками. Везде горы зелени, сладкие и душистые азербайджанские помидоры, перец, горы фруктов – гранаты, сливы, груши, виноград, кизил. Гранаты там употребляют так: сначала разминают целый спелый гранат руками, затем делают в нем дырочку и выпивают из него сок. Конечно, вся эта красивая и вкусная еда перемежалась бутылками вина всевозможных сортов.

Мы сидели рядом со стариком-эмигрантом и мирно разговаривали, но я заметила, что он несколько раз бросал в рот какие-то таблетки. Спросила —не плохо ли с сердцем? Однако он объяснил, что ему просто хочется попробовать все эти яства, а таблетки помогут легко освободиться от лишнего, не вредя здоровью. Я очень удивилась, так как никогда о таком не слыхала. И правда, после банкета мой француз чувствовал себя отлично, а вот один молодой канадец или австралиец (не помню) пострадал от обилия питья и еды.

 

Когда мы после банкета ехали на автобусе к ночлегу, он стал кричать «Аут! Аут!». Пришлось вынести его на обочину дороги. Автобусы остановились, кругом стояли темные, молчаливые холмы. Молодому человеку было плохо, и его решили завезти в больничку неподалеку расположенного поселка. Гости наши как-то притихли и даже приуныли. Но все окончилось благополучно. Медсестра той больнички что-то сделала нашему молодому герою, и он воспрял. Автобусы снова тронулись в путь и все радостно разговорились. На этом наша экскурсия завершилась, наши гости покинули гостеприимный Аджинаур, и на следующий день уже садились в самолет.

  

Через год маршрут Международного коллоквиума в Аджинауре повторил уже Всесоюзный съезд геологов. Здесь все было проще, живее. Приехало много знакомых геологов из городов и весей России – из Москвы, Питера, Ростова-на-Дону, Новочеркасска, Киева, из Сибири, с Дальнего Востока. Уже никто не устраивал банкетов и приемов, жили и работали как в обычной экспедиции, все время тратили на полевые работы, на осмотр разрезов. Протяженность здешних «толщ переслаивания», обнаженность разрезов, обилие разнообразной морской и сухопутной фауны  – все это удивляло и радовало, особенно тех геологов, которые работали в лесных районах, где до обнажений надо было докапываться. Многие планировали приехать сюда еще не раз, организовать здесь новые работы. Аджинаур становился популярным.

И тут снова уместен вопрос: а что, разве Закавказье и Аджинаур в том числе, – это какая-то неведомая, неизученная страна? Нет, конечно. Все здесь давно изучено, разбурено, составлены геологические карты и для эпох Акчагыльского, Апшеронского и Бакинского морей. Но в любом деле важна точка зрения, направленный интерес. Здешние места – это нефтяные земли, с этой точки зрения им и уделяли больше всего внимания. Антропогеновая же часть аджинаурских слоев моложе нефтегазоносных горизонтов, перекрывает их сверху и отделяется резкой зоной размыва (она же – нижняя граница антропогена). И дело не только в интересе к поиску нефтегазоносных горизонтов. Так, например, обширные многолетние работы в Аджинауре проводил геолог С. А. Ковалевский, написал замечательную книгу «Континентальные толщи Аджинаура», казалось бы … Но его интересовало другое – он искал следы древних оледенений в континентальных отложениях Аджинаура, доказывал ледниковое происхождение грубых галечников, переслаивающих морские осадки Акчагыльского, Апшеронского и других древнекаспийских морей, а вот костей теплолюбивых сухопутных зверей среди этих «ледниковых» (как он думал) горизонтов – не заметил. Иной был интерес поиска.

Бакинские и московские палеонтологи детальнейшим образом изучили моллюсков тех же древних морей. Особенно показателен в этом смысле Дуздаг. Этот небольшой низкогорный массивчик – настоящий геологический шедевр, и изучен он вдоль и поперек. Этому способствовало то, что он невелик, легко обозрим, отлично обнажен, очень богат морской фауной и, к тому же, расположен рядом с магистральными путями Азербайджана. Для поколений геологов и палеонтологов Дуздаг служил как бы моделью, полигоном решения  проблем. Здесь детальнейшим образом изучалась обильнейшая фауна моллюсков по всем его горизонтам, состав горных пород, их структура, возраст, происхождение. В печати велась полемика по всем этим вопросам. Пожалуй, Дуздаг можно считать наиболее изученным кусочком Аджинаура.

И вот парадокс – осталась незамеченной главная особенность Дуздага – что это, прежде всего, уникальное  морское местонахождение сухопутных животных. Осталось незамеченным, что все горизонты осадков трех древних морей нашпигованы окаменевшими костями млекопитающих, в том числе, важнейших форм – слонов, как в басне Крылова: «Слона-то я и не приметил». Казалось бы, именно здесь, в Закавазье, давно нужно было ставить исследования для решения старой проблемы – увязки морских и континентальных слоев антропогена.

Но Кавказский хребет как будто разделил две зоны интересов. К северу от него, где морские слои (в том числе прибрежные, костеносные) скрыты по большей части под наносами, детальнейшим образом изучали наземную фауну и безуспешно пытались найти ее соотношение с морскими слоями. А к югу от Кавказского хребта изучали морскую фауну, поскольку здесь морские слои (в том числе, прибрежные, костеносные)  открыты взору на протяжении двухсот километров. Но не замечали закавказские геологи костеносных прослоев среди любимых своих моллюсков, в упор не видели.

Бывали случаи просто анекдотические. Однажды тамошние геологи попросили меня показать наиболее выразительные местонахождения ископаемых сухопутных зверей. Для этого, помню, мы поехали большой группой в Эльдарскую степь, к тому месту, где тогда были наши раскопки. Приехавших мы разместили отдохнуть и перекусить на небольшом холме, чтобы ветром обдувало, потому как жара. Бугорок был построен из слоеной толщи ракушняка с линзами белесых камешков разнообразной формы. Сидели мы на этом бугорке, на ветерке. Кстати, гости тут же кинулись собирать свои любимые ракушки, а белесых камешков не заметили, но это и были окаменелые кости разнообразных сухопутных животных… Когда эти палеонтологи и геологи узнали об этом, то очень удивились: «Никогда бы не подумали» – сказали они.

В другой раз вот так же мы сидели с группой гидрогеологов на обрыве высокого правого берега Кубани, рассуждали, помню, о древних террасах ее левобережья. Немного ниже по обрыву выходил горизонт белесых фигуристых камешков, а над ним лежал тонкий прослой тоже белесого порошка. Все сидели, не подозревая, что под ними – крупнейшее местонахождение гиппарионов. Целое огромное их стадо в несколько сотен голов нашло здесь свою погибель, а рядом и виновник этой погибели, белесый порошок над костями гиппарионов – вулканический пепел. Видимо, мощное извержение тогда еще живого вулкана, Эльбруса, выбросило многотонную тучу пепла, закрывшую солнце и небо, и погребло скачущий табун несчастных гиппарионов.

С этим местонахождением гиппарионов связана забавная история. Я рассказала о нем местному краеведу из армавирского краеведческого музея, замечательному старичку-энтузиасту Выродову. Он дивился, охал, что не нашел это место сам. Позже он привел туда своих ребят, раскопал, зарисовал, собрал массу костей. В краеведческом музее Армавира он отвел всем этим материалам отдельный угол, а самому местонахождению дал название «Гиппариония» и стал водить туда экскурсии школьников. А я, конечно,  напечатала об этой «Гиппарионии» маленькую заметку в научном журнале.

И вот получилось так, что через год или два в Армавир приехала группа грузинских геологов. Их заинтересовало это богатое местонахождение. Сами они почему-то пути к нему не отыскали, хотя в статье было все ясно и четко прописано, и пришли в армавирский музей с просьбой – дать им проводника и показать место этой «Гиппарионии». И вдруг Выродов неожиданно уперся: «Покажу только в том случае, если даст на то разрешение ее первооткрыватель – Н. А. Лебедева, телеграфируйте ей». Возмущение грузин было, естественно, безмерно. Выродов потом все это описал мне в письме, а я, конечно, упрекнула его и пропросила впредь показывать всем, кто заинтересуется этой находкой. Но так или иначе, обиженные грузинские геологи уехали обратно в Тбилиси, так и не увидев «Гиппарионию» в натуре. Искать сами не захотели, гордые очень.

Таких случаев, когда люди, привыкшие искать и находить что-то им нужное, проходят вслепую мимо всего иного, бывает много. Направленное внимание – важная вещь, я на себе ее испытала. Ехали мы с группой археологов по степной дорожке, по краю огромного, только что вспаханного поля. Вдруг начальник группы, археолог А. А. Формозов, взволнованно крикнул, чтобы остановили машину. Машина встала, археологи выплеснулись из нее и, спотыкаясь, помчались по пашне к некоему месту вдали. Мы (геологи) сидели ошеломленно: пашня эта была пуста и однообразна. Однако мы видели, как археологи столпились вокруг чего-то невидимого, что-то кричат, размахивают руками, собирают с земли какие-то предметы. Как выяснилось, они увидели особенно темное пятно на темном-темном черноземе – след кострища, след становища древних людей. Вотчто значит натренированный глаз! Но как они угадали, что это был след именно древнего становища, почему это не могло быть прошлогодним кострищем? Навреное, так и опытный врач издали угадывает насколько и чем болен его пациент.

И все-таки, все равно достойно удивления, что Аджинаур так долго не привлекал внимания широкого круга именно тех геологов, которые уже много лет занимались загадками антропогеновой эпохи (в их числе и я состояла). Мне кажется, что помимо уже названных причин непопулярности Аджинаура среди специалистов по геологии антропогена, было еще и то, что о нем мало говорили ( «пиара» не было, выражаясь на современном жаргоне), как о территории исключительно благоприятной для выяснения всех нерешенных проблем эпохи антропогена. Где угодно пытались решить эти проблемы, только не здесь. Я и сама долгие годы работала по этой теме на Северном Кавказе, в Приазовье, в долине Днепра, у меня набралось несколько шкафов коллекций ископаемых животных, была опубликована куча печатных трудов. Но не хватало какого-то общего взгляда на поиск, все шло как-то на ощупь.

И вот случай натолкнул на хорошую мысль. «Я помню море в час заката…». Почему-то эти строчки всегда встают в уме, когда вспоминается тот давний вечер. Вспоминаю берег теплого моря, и я иду, не торопясь, босиком по этому берегу, по самому краю набегающей на пляж тихой, извилистой волны. Ноги до сих пор помнят ребристую твердость мокрого песка и легкую щекотку, когда язык волны вымывает песчинки из-под ступни. Я иду на Запад, где уже садится солнце, и море, и небо, и глиняные обрывы, и пляжи под ними – все розовое, а дальние мысы, нарисованные лиловым по розовому, тают в золотой дымке.

Иду, отдыхаю, радуюсь этой теплыни, тихому шороху волн, светлой пустоте вечернего моря. Я не вижу и не слышу ничего в отдельности, но живу как-то вместе со всем, что вокруг – на земле, в воде, в воздухе. На земноводной окраине пляжа кипит тихая жизнь. Какие-то странные мокрицы убегают из-под ног, поодаль их склевывают белые чайки. Вот упругим зигзагом из моря на берег скользнула змея и скрылась в россыпи камешков, не успев до конца заглотить рыбку-бычка. А вот большой скелет дельфина, высушеный соленым ветром, через два шага от него – труп лисицы, полузанесенный россыпью морских ракушек. Братская могила: вдаль, по всей извилистой кромке берега уходила на запад узкая полоска общей жизни и смерти обитателей моря и суши.

Я помню, как-то окаменела: Боже мой! Вот эту линию, вернее, линии древних берегов и надо искать, надо угадывать на картах: на топографических (рельеф!), на геологических, искать, сводить воедино, и по ним отслеживать ускользающие ниточки древних берегов, а не тыкаться наугад. И позже, уже зимой в Институте я раскинула карты и стала гадать по ним. Я рисовала древние берега на «ощупь», угадывая их скрытые наносами равнин очертания, где-то на грани древних морей и древней суши. И многие я угадала, но тогда еще не добралась до Аджинаура. Но, наконец, помог случай. Кстати сказать: и случай помогает не сразу, а тогда лишь, когда уж порядочно помучаешься над какой-нибудь задачей.

И был это случай довольно смешной, замешанный на путанице, на ошибке, но сработал, тем не менее. В Геологический институт Академии наук (ГИН) позвонили из далекого Азербайджана и сообщили, что там, в глухом овраге, за 250 километрах от Баку найден в морских отложениях ископаемый слон. Пришлось туда лететь, хотя была уже осень, ноябрь месяц. Но уже по прилете в Баку встретивший нас геолог сказал, что произошла «небольшая» ошибка: найден был, оказывается, не слон, а мастодонт. К сожалению, это животное бесполезно для определения точного возраста того слоя, где находят его останки: слишком долго, не изменяясь со сменой эпох, существовали на Земле эти гиганты.

Но что делать? Не лететь же обратно. Я решила поехать к месту находки – любопытно было посмотреть те морские слои, в которых нашли останки мастодонта. В местном Геологическом управлении удалось достать машину с шофером. Ехать предстояло 250–300 километров до города Акстафа. Там работала местная геологическая партия, и ее старший геолог мог показать примерное место находки. Поехали. Погода была уже холодная, ветер, снег.

В Акстафе я нашла старшего геолога. Али-Паша Гасанович Эффендиев оказался умным, ироничным человеком. Он согласился меня проводить и при этом очень веселился и удивлялся – как это Академия наук посылает своих сотрудников в такую глушь, в такую погоду – из-за чего?! Посмотреть кости какого-то мастодонта! Найти его нам не удалось, но мне это уже было не нужно и не интересно: я увидела Аджинаур. «Дурные земли», слоеные обрывы его бесконечных оврагов говорили сами за себя. Зрелище это вызывало радостный шок: вот оно, настоящее!

С края плато, где остановилась машина, я спустилась в самый глубокий овраг, начинавшийся на склонах невысокой горы. Это и были овраг Аджидере и гора Кушкуна. Уже первый беглый взгляд показал, что овраг этот прорезает пачку морских слоев. нашпигованных раковинами акчагыльских моллюсков, и слои эти чередовались с песчаниками, в которых то и дело попадались обломки костей наземных зверей. Роскошная «толща переслаивания», мной никогда не виданная! Дул резкий ледяной ветер, косо летел мелкий колючий снег, мерзли руки, державшие рукоятку ледоруба, но это было как-то все равно незаметно. Я торопливо откалывала образцы, набивала мешочки, а сверху уже кричали и размахивали руками мои спутники: пора возвращаться.

Это была моя первая встреча с Аджинауром. Ничего стоящего из костей в этот раз, конечно, не было найдено, но зато была найдена настоящая (и какая роскошная!) «толща переслаивания» эпохи Акчагыльского моря. Я увидела зону его древнего берега, где ракушки акчагыльских моллюсков чередовались с костями сухопутных животных. Найти свой берег всегда здорово. Много лет спустя он и был показан Международному коллоквиуму 1972 года.

На следующее лето я уехала в Аджинаур, и далее восемь лет работала там по этой увлекательной теме – истории антропогеновой эпохи. Я нашла там десятки местонахождений ископаемых животных в прибрежных слоях трех исчезнувших морей, наполнила коллекциями несколько вьючных ящиков, написала порядочно статей на эту тему… И в конце работы поняла: я узнала и раскопала лишь малую толику, может быть, тысячную долю того богатства, которое хранится в недрах Аджинаура. Он по-прежнему полон тайн и загадок. Одна из них еще раз поманила и меня.

В одном из самых глухих уголков Аджинаура я откопала один очень своеобразный костеносный слой. Он почти сплошь состоял из обломков костей млекопитающих и прослеживался в длину на 20-25 метров. И сверху и снизу его шли косослоистые хорошо перемытые песочки с прослоями песчанистых (и?) иловатых глин. Похоже – отложения русла или, может быть, дельты реки.

Я набрала этих костей, хотя для определения видов животных они мало подходили. Но меня поразила их концентрация – как будто кто-то специально навалил сюда эти кости. В Москве я показала их своему руководителю – В. И. Громову. Он долго и задумчиво перебирал и рассматривал их. Потом сказал: «Судя по вашему рассказу, залегание костей, их характер и количество подозрительны. Думаю, можно поставить вопрос: не след ли это стоянки древнего человека? Не его ли это "кухня"?»

 

Решили, конечно, не торопиться с выводами. Но мой учитель сказал, что на следующий год надо будет как следует посидеть в том месте, пособирать косточки, изучить разрез слоев… К сожалению, следующий год не состоялся. Больше мне не довелось поехать в Аджинаур. Так это и осталось загадкой…

 

***

 

Аджинаур многому научил меня. В том числе – не только наблюдать явное, но и догадываться о скрытом. Рассказанная выше история с «угаданным» слоновым холмом в Дуздаге – одна из десятка других, подобных.

Так, я давно хотела отыскать древний берег Акчагыльского моря на Северном Кавказе, чего мне так долго не удавалось раньше – еще до Аджинаура. Уже давно я как бы предвидела, по ряду признаков, где следует его искать, и опыт Аджинаура тут кое-что подсказывал. Однако что-то все время мешало туда попасть и проверить, верно ли «чутье». То времени не хватало, то какие-то обстоятельства мешали. Словом, не везло.

И вот снова помог случай (на этот раз печальный). Шел 1970 год, когда в России появилась холера. Мы работали тогда в Аджинауре, и туда поступила команда от директора нашего института – срочно возвращаться в Москву.

Очень хорошо запомнилось, как мы ехали по уже совершенно пустой Военно-Грузинской дороге. Навстречу нам колоннами шли только военные машины – ставили блокпосты, ограничивали холерную зону кордонами. Наша машина последней проскочила Крестовый перевал. Но успели мы доехать лишь до Ставропольского края. Дальше шла линия кордонов. На север никого не пропускали. На неопределенный срок мы застряли в Ставрополье, в станице Георгиевской.

И тут я поняла: вот случай, когда я могу наконец поехать в то место, о котором давно думала. А место это было – тогда малоизвестная, а теперь знаменитая на весь мир станица Сабля – родина А. И. Солженицына.

И наш фургон покатил туда, на север, как по волнам, по степным увалам, отрогам Ставропольской возвышенности. Все было как в сказке. Мы приехали в  Саблю. У группы местных мальчишек я спросила, не знают ли они, нет ли поблизости карьера, где бы находили окаменевшие кости мамонтов (про «мамонтов» я спросила нарочно – о них все слышали). Мальчишки тут же сказали, что в глинище у Зубова Сада «навалом костей мамонтов», что этих мамонтов они собирали для школы. Конечно, всех их я погрузила в машину, и мы поехали в этот Зубов Сад. Там был небольшой песчаный карьерчик, из которого колхозные машину возили песок для своих нужд. Наша машина заехала на дно этого карьерчика и с хрустом остановилась. С хрустом потому, что все дно этого карьера было усыпано обломками окаменевших костей… Ну что тут скажешь? Можно было только стоять и глупо улыбаться.

Такого «попадания в точку» и я, несмотря на свои «предчувствия берега», конечно, не ожидала. Мальчишки тем временем весело швырялись обломками драгоценных костей, потом потащили нас в местную школу – показывать и свои находки. Позже к нам пришел местный житель и принес часть черепа слона. Рассказал, что череп он нашел совершенно целым, но ребята разбили его из интереса.

Но все равно и так Зубов Сад был хорош. Из песков карьера были собраны многочисленные кости оленей, мастодонтов, а главное – зубов «слонов Громова», то есть точно такого же руководящего вида слонов, остатки которых мы когда-то (собирали в акчагыльских морских слоях оврага Аджидере и горы Кушкуна в Аджинауре. И здесь, поверх останков всех этих зверей, лежали морские слои и раковинами моллюсков Акчагыльского моря. Карьер Зубовой горы вскрыл лишь небольшой кусочек подводной дельты древней реки, некогда впадавшей здесь в Акчагыльское море. То есть это был маленький кусочек «толщи переслаивания» акчагыльского века. Деревенский карьерчик наткнулся на него.

Акчагыльские морские слои обнажались здесь и по соседним балкам, давно были описаны и изучены геологической службой. Но вот этот ничтожный клочок «толщи переслаивания» у Зубова Сада замечен не был. А может быть, раскопан был недавно. Нам повезло, потому что мы искали «избирательно» – именно берег Акчагыльского моря.

Так сошлись здесь, у станицы Сабля, два отрезка берегов древнего моря. Когда-то они как руками охватывали юго-восточную половину Большого Кавказа. Узкая полоска этих берегов извилистой лентой окаймляла подножья гор, протягивалась вдоль восточного склона Ставропольской возвышенности. Здесь-то и нашелся след этого берега, у станицы Сабля, похожий на крошку от гигантского слоеного пирога Аджинаура.

В тот холерный 70-й год мы регулярно стали ездить из Георгиевской в Саблю, поработать на карьере, как-то подзабыв о карантине и холере. Но она напомнила о себе и припугнула нас. В какой-то день мы решили не ехать в город, а ночевать в степи неподалеку от Сабли. Заехали в колхозную столовую поужинать, потом нашли уютную стоянку на степном увале и легли спать. Ночью я сквозь сон слышала, что мои спутники не раз покидали палатку, машину… Куда-то ходили. А утром увидела, что они лежат в мешках бледные и тихие. И с тяжелейшим желудочным расстройством. Подумалось: ну, вот оно пришло. Привиделся холерный барак, карантин. Мы употребили все, что было в походной аптечке. Прошел день. Походы больных в овраг стали реже. Кажется, обошлось. Так дешево ребята расплатились за съеденные накануне в столовой большие бледно-голубоватые котлетины. Наконец карантин кончился, и мы уехали в Москву.

 

В следующем, 1971 году в Саблю приехали палеонтологи, чтобы основательно и долго выбирать кость за костью из песчаного карьера Зубова Сада. Думаю, что следовало бы лучше прежде раскопать этот карьер экскаватором. Тогда здесь можно было бы накопать окаменелостей на целый музей.

По сути дела, Сабля – это морской аналог знаменитого Хапровского карьера, расположенного неподалеку от Ростова-на-Дону. Там набор останков зверей т.н. «хапровского комплекса» был собран из отложений дельты некоей древней реки, впадавшей в море. Но то была надводная часть дельты, та, что не дошла еще до моря. Ее подводная часть, выдвинутая в море, и сейчас закрыта водами современного Азова. А в Сабле подобная же дельта некоей неведомой реки представлена своей подводной частью (т.н. авандельтой), где речные осадки с костями наземных зверей уже перемешаны с морскими слоями, с морской фауной.

После работ в Аджинауре и Сабле я уже знала, где и здесь, к северу от Кавказских гор, следовало бы раньше, еще до Аджинаура, искать «толщи переслаивания» эпохи антропогена. Но время мое истекло. Однако едва ли найдется еще один регион, подобный Аджинауру. Он уникален, этот музей под открытым небом длиной в 200 км.

Когда наступят более спокойные времена, Аджинаур будет востребован. Он, несомненно, должен стать полигоном новых исследований. Но уже не силами одного маленького отряда, а больших экспедиций. Сюда будут приезжать ученые из разных стран. Студенты здесь, в этих прекрасных открытых разрезах, научатся правильно анализировать строение недр.

И еще одно: Аджинаур – идеальный район для туризма, в особенности для новой его отрасли – научно-познавательного туризма. Это же интересно – не только ходить и смотреть, фотографировать, но и исследовать, открывать новые неведомые страницы новейшей истории Земли, разгадывать ее загадки и тайны. И, конечно, еще не раз сюда будут приезжать международные и всероссийские экскурсии геологов-антропогенщиков. Думаю, они не забудут Аджинаур. Это уже отчасти подтвердилось года через два после нашей экскурсии 1972 года: во Флоренции состоялась международная конференция по геологии антропогена. Как уже было сказано, мне туда поехать не довелось. Но я получила оттуда открытку с картинкой города. Вся она вдоль и поперек была исписана автографами тех, кто приезжал ко мне в Аджинаур. Они его помнили.